Когда вернулся домой, очень сожалел, что не остался на Камчатке или Курилах. После Океана шахта психологически давила. Но в то время влекли меня риск, трудности, работа в шахте, Океан, горы или что-то подобного рода. Спокойная, тихая работа за деньги страшнее наказания не придумать.
Неоднократно звали работать в милицию, не пошёл — слишком криминальный мир не любил, чтобы общаться с ним каждый день.
Ещё в армии проявилась одна удивлявшая меня многие годы тенденция. Ко мне подходили, подсаживались, особенно в транспорте, незнакомые люди разного возраста и изливали свою жизнь. Поражало, зачем они это делают и почему мне? Это продолжалось и на инвалидной коляске. Исповеди эти я никогда никому не рассказывал.
Жизнь на одном месте для меня сложна, рассчитался и поехал в город Томск, поступать в ТПИ, естественно, на геологоразведку. Томск не похож на огромные Новосибирск и Красноярск. Старинная купеческая часть города очень близка мне. Учёба, постоянная подработка, множество друзей и большая любовь — всё для меня связано с этим городом. Практика всё проходило в горах на золоте, а распределился на уголь, опять в Кузбасс на шахту участковым геологом. Успел поработать на трёх шахтах и на пологом и на крутом падении с очень сложной тектоникой в должностях и участкового и главного геолога. Многокилометровые походы под землёй, документация и постоянное принятие решений. Вся отработка ведётся по данным геологии. Ошибусь, и механизированный комплекс, сотня громадных секций, будет стоять в породе вместо угля. Поэтому руководство шахты постоянно нуждается в геологической информации. До этой работы я считал, что смелости и решительности мне не занимать, а тут иной раз сидишь над планами думаешь, думаешь — ведь горные породы это огромные деньги и жизни людские. А если тектоника сложная, то мозги можно сломать, поэтому бывают и ошибки. А ошибки на шахте кончаются по-разному. Обычай есть на похоронах погибших шахтёров обязательно присутствует ИТР, потому что от их решений во многом зависит безопасность… После этого лучше бегается по шахте и думается.
Так и неслась моя жизнь: работа, семья, отдых, чаще всего с выпивкой. Наверное, так бы всё и шло, но в один из спусков в шахту травмировался на ленточном конвейере, зацепившись за полок, под которым проезжал, а дальше — провал. Очнулся в реанимации, двигаться не могу — в трубках весь. Диагноз — перелом позвоночника с анатомическим разрывом спинного мозга на уровне Th12 – L1. Как позднее читал в своём деле, травмы, несовместимые с жизнью. Два раза была клиническая смерть, один случай помню — ушла боль, стало тепло, погружался в белёсый туман. Потом повезли в областную травматологическую больницу. Два месяца горел, температура 39–40 градусов. Почему-то не умирал, удивляя медсестёр, слышал их перешёптывание — пост был рядом. Впервые в жизни времени было много, лежал, как бревно, даже переворачивали с боку на бок медсёстры, через месяц крутился сам. Думал, как жить жене с двумя маленькими детьми? Что меня ждёт, было перед глазами — весь день по коридору взад-вперёд ездили люди на инвалидных колясках. Некоторые заезжали к нам весёлые, жизнерадостные. Вначале мне казалось, что это деланное веселье, потом стал замечать, что внутренне я спокоен и не унываю — хотя всё разрушено и тело, и жизнь в целом! В палате между собой мы часто смеялись, шутили, но потом приходили посетители с траурными лицами, и мы натягивали такие же маски. Они уходили, и снова хохот, а средняя температура по палате 39 градусов. Отец говорил, что на фронте за день до выхода на передовую они смеялись, пели песни, уныния не было совсем. Как врач Наталья Андреевна, уникальный хирург и просто изумительный человек, однажды сказала: «Вы думаете, несчастье в том, что вы позвоночник сломали? Этим вы просто развязали мешок с несчастьями, и теперь они будут сыпаться». Я эти слова оценил позже. Дома в таком виде оказался не нужен, развелись, остался один.
Как-то в просоночном состоянии увидел, как происходят геологические процессы, и родилась методика долговременного прогнозирования. Стал делать построения по шахтовым планам, но потребности в этой работе не оказалось. Чтобы это сделать и проверить, нужны годы наблюдений.
Несмотря на полное отсутствие движений в ногах, ежедневно занимался, хотя в больнице инвалиды говорили, что зря стараешься. Но я-то двигался, потому что движение — моё нормальное состояние. Ползал, ходил с костылями, замкнув колени замковыми аппаратами, просто кидал гирю. Приходили гости, чаще с выпивкой. Ко мне стал ходить друг по институту, приносить литературу: Моуди, Агни-Йога, Рерихи, Блаватская, А. Безант и т. д. Читал, занимался физкультурой и… пил. Пустота на сердце была и какой-то чудовищный невостребованный потенциал силы. Мучили воспоминания и мысли — почему и за что? Вспоминалось, как однажды долго плутал по тайге, думал не выйду. Спал на земле, отодвинув костёр. Ночью глядел на полную Луну, кто-то взвыл у меня внутри: «Выведи, Господи, помоги, пропадаю!» Под утро вышел на старую дорогу и по ней пришёл в посёлок. И опять всё забыл, радоваться стал, праздновать.
Сколько в моей жизни было случаев, когда смерть была рядом, но везло. А я гордился — вот ведь какой ловкий, везучий. А Кто меня спасал?! И Кому всё это надоело? Наступил момент осознания, дошло, наконец, что из-за гордыни и чёрной неблагодарности сел в коляску. Попросил: «Прости, Господи, дай Путь, или возьми отсюда, силу девать некуда, да только никому она не нужна!»
