Раб Божий Иоанн — к братьям моим возлюбленным,
имеющим разумение, дабы понимать, о чём пишу
Прежде всего, Александр Васильевич, надобно, чтобы изложил я историю свою, как вы того просили. Что же, её излагая, вначале прошу помощи у Владыки Вселенной, который Сам Себе — и Отец, и Сын; я прошу помощи, для того чтобы мне можно было писать предельно искренно, ничего от себя не добавляя и не замутняя ложью и субъективизмом моё свидетельство.
Итак, история моя такова. Родился я на Урале в день, когда Иоганну Себастьяну Баху исполнился ровно триста один год со дня рождения. С ранних лет я отличался большой разумностью, совсем не детской, мягкосердечием и цельностью натуры — о том свидетельствовали мне мои близкие, прежде всего моя матерь. Физической смерти я никогда не боялся — я знал, что умирать не страшно, при этом было ощущение, будто я никогда не рождался, но существовал вечно, и я не поверил моему отцу, который сказал мне, будто за десять лет до моего рождения меня на земле не было; смерти же я не боялся оттого, что знал с ранних лет: для тех, кто жив, смерти нет. Из детства моего я сохранил воспоминанье о светлой и тёплой благодати, вливающейся в мою голову и растекающейся по всему телу невероятным блаженством, в очах же моих при этом ярко вспыхивало золотое сияние, даруя мне несказанную радость. Кроме того, я с детства ощущал внутри себя и силу, способную вполне к преобразованию мира, некоторую предизбранность для какой-то великой цели, смутно мною ощущаемую; также я с детства знал религиозный характер этой цели. На сём повествование о моём младенчестве себя, пожалуй, исчерпывает. Но если младенчество не омрачалось даже страшными социальными катаклизмами тех лет, то моё позднее детство и отрочество вполне оказались отравленными.
Школа и учителя не приняли меня, извергнув из среды своей; дома я также не находил душевной поддержки и теплоты, так как родители мои лишь ссорились между собой, о детях вспоминая только тогда, когда с кем-нибудь из нас что-нибудь случалось. О тех годах осталось воспоминание как о годах одиночества, изгойства, преследований со стороны злых сверстников и сиротства — при живых, внешне вполне благополучных, родителях. Такое было впечатление, будто оказался один высоко в ноябрьском небе, под грозными тучами, со всех сторон терзаемый ледяным сухим свистящим ветром. В те же годы лишь творчество — словесное, художественное, а с14 лет — и музыкальное — являлось единственной отдушиной, светом в этой беспросветной жизни; к тем же годам относится и моё знакомство с И.С. Бахом. Он первый утешил меня, как мог, по-отечески нежно обняв мою душу; он рассказывал мне о своём собственном сиротстве, он первый показал мне, что любовь есть свет, — и ему я бесконечно благодарен. Со временем я привык к своему одиночеству, даже полюбил его — в тишине ничто не мешало покойному наблюдению и неторопливому размышлению о вечном.
С 15 лет я вновь обратился к религии — так как несколько лет перед тем о религиозных целях своей жизни я на время забыл, заменив их творческими; родители же мои — надо отдать им должное — со мной о религии не говорили и никакой веры мне не навязывали. Так как в детстве я не был крещён вследствие указанной выше причины, то теперь насущно встал вопрос о моём крещении — ибо предки мои были православные, и мне не хотелось их позорить. В момент крещения я явственно почувствовал льющийся в голову и растекающийся по телу мягкий золотой ток, приносящий блаженство — ощущение, памятное мне из младенчества, в последний раз испытанное мною до того лет в тринадцать, а теперь возобновившееся. К тому же времени относится и факт принятия меня, не имеющего за плечами музыкальной школы, на теоретическое отделение музыкального училища — факт беспрецедентный, ибо на это отделение с момента основания принимались люди только после музыкальной школы. Учение там было мне в радость, никаких трудностей не возникало, — это учебное заведение было единственно возможным, где я мог учиться.
Вскоре после этого, когда мне ещё не было восемнадцати, ко мне в руки попала книга А.В. Клюева «Свобода от Смерти». В ней я прочёл вначале суждения автора о классической музыке, обнаружил, что всё точно совпадает с тем, что я сам открыл относительно неё (в частности, совпала с моей мысль о том, что мои любимые Бах и Моцарт писали музыку, полностью исходящую из Божественного источника), после чего прочёл книгу целиком. Особого восхищения или отторжения она во мне не вызвала — я принял все факты, в ней изложенные, как само собой разумеющееся, как то, что есть; я увидел также, что уже давно веду Работу, что Путь этот с детства мне известен, что он прям и ровен предо мной, но до того момента я двигался по нему как бы ощупью, рискуя иногда свалиться в кювет или застрять на полдороге, не дойдя до главной цели (как граф Резанов в опере «Юнона» и «Авось»). Но, к счастью, сила, внутри меня и надо мной стоящая, не допустила этого; Клюев озарил дорогу, передо мной лежащую, до самого горизонта и даже далее того, как если бы среди тропической ночи вдруг взошло солнце (как это всегда бывает в тропиках). Для себя я выбрал Путь молитвы как путь, наиболее мне подходящий с детских лет. Надо сказать, что кроме классических православных молитв, я использовал также молитвы латинские, греческие, даже немецкие — те, на которые была написана духовная музыка Баха и Моцарта.
